Всю свою жизнь к этому июньскому дню 2002 года я могу условно поделить на два этапа: до 22 февраля 1991 года и после него.
До этой знаменательной даты я учился на 3 курсе Московского Института Инженеров Транспорта (МИИТ), а вечерами подрабатывал в совместном предприятии УниТех при МГУ, куда меня устроил отец. Там, в маленьком уютном офисе, я создавал демонстрационные ролики для программного обеспечения, разрабатываемого фирмой. Это были первые заработанные в моей жизни собственным трудом деньги, если не считать институтскую стипендию в 40 рублей, которую затем подняли аж до 50-ти.
Еще раньше я успел отслужить в советской армии, вернувшись по горбаческой «амнистии» на полгода раньше срока, так и не успев побывать «дедом»: 1 сентября 1989 года в 7 утра я открыл дверь родной крохотной квартирки на проспекте Мира собственным ключом и попал в объятия мамы – большой активистки комитета солдатских матерей. Еще через полчаса я уплетал яичницу с помидорами, о которой мечтал все эти полтора года!
С этой яичницы началась золотая пора в моей жизни. Институтская молодость, факультетские вечера, потрясающая компания друзей, девушка с почти экзотическим именем Жанна, ныне покойный пятый трамвай, футбольная команда факультета Технической Кибернетики, боление за ЦСКА, насыщенная яркими красками даже в самый пасмурный день жизнь советского студента… В магазинах шаром покати, салат из морской капусты и камбала в томатном соусе стоят поперек горла, но это все казалось такой мелочью! Завтрак студента в виде сваренного вкрутую яйца под майонезом или сосиски с горошком или даже подгорелой яичницы-глазуньи в институтской столовой вполне насыщали неприхотливые студенческие желудки. Ну а про МИИТовскую Фабрику-Кухню студенты вообще слагали легенды:
В мире нет еще пока
Столовой лучше, чем ФК!
Омрачало эту идиллию лишь одно – мысль о потенциальном отъезде в Америку. В результате долгого и продолжительного капания на мозги со стороны папы я и сам стал верить в то, что надо уезжать и что в СССР будущего у меня нет. Своей головой я тогда думать особо не умел, а может быть, просто не считал нужным. Красивую американскую наживку я проглотил вместе с поплавком и удочкой. Тем не менее, пока это все оставалось только разговорами и теорией, я особенно не задумывался о последствиях и о том, что этот отъезд может для меня значить. Несмотря на то, что мы успели отправить несметное количество бандеролей с книгами в Америку, чтобы не тащить все с собой, и несмотря на то, что я даже отчислился из института после зимней сессии, сам отъезд казался чем-то призрачным, далеким и абстрактным…
Наступило 22 февраля 1991 года. В эту пятницу я работал в УниТехе с самого утра. В соседнем офисе, который разделял с другими сотрудниками мой папа, зазвонил телефон. Еще через минуту отец зашел ко мне и поведал, что звонили из ОВИРа и сообщили о том, что загранпаспорта готовы…
Вы когда-нибудь заставали жену в постели с любовником? А может быть, при поступлении в институт получали известие о том, что недобрали одного балла? А как насчет того, что очнувшись от наркоза, обнаружили, что вам прооперировали не ту ногу? Или быть может, просто получали удар тяжелым предметом по голове из-за угла? Мое ощущение в тот момент было приблизительно таким же, если сложить вместе все вышеперечисленное и помножить на 100. Сказать, что у меня все оборвалось внутри – это не сказать ничего. В этот момент я со всей отчетливостью понял, что именно только что произошло. Я почувствовал, как мой мир рушится, и что те 20 лет, которые я прожил, ничего больше не значат, что я буквально отправляюсь в мир иной, где все будет по-другому, где все будет чужое и незнакомое, где не будет моих друзей, где меня ждет полная неизвестность, где все придется начинать с абсолютного нуля.
Очень хотелось, чтобы все это оказалось лишь кошмарным сном. Но ущипнув себя, я добился лишь кровоподтека. А ощущения того дня я запомнил на всю жизнь. В психологии это называется «импринтинг»: вряд ли мы запоминаем детали каждого прожитого дня, но если однажды во время завтрака случится сильное потрясение – например, на балконе покажется голый сосед, то подобный шок заставит запомнить всё: кто в чем был одет в тот момент, какая музыка играла по радио, где стояла синяя кастрюля, какой стороной лежал на бутерброде сыр и сколько градусов было на улице…
Билеты были заказаны на 22 марта. Таким образом, на сборы оставался ровно один месяц. Утром и днем паковались очередные коробки и чемоданы, вечером у нас собирались очередные гости. И так целый месяц – сборы, проводы, сборы, проводы…
20 марта я устраивал проводы для своих друзей в еврейском ресторане «У Юзефа», что рядом с Павелецким вокзалом. Проводить меня приехали даже из Саратова и Киева. Шикарный стол, приятная музыка, уютная обстановка. Не хотелось верить, что это все в последний раз. Особенно в память врезался такой незатейливый эпизод. Музыканты исполняли песню «Поручик Голицын», которая заканчивается словами: «Зачем Вам, Поручик, чужая земля?» И тут раздался полушутливый голос Ксюши: «Действительно, зачем тебе, Витя, чужая земля?» Удивительно, я не нашелся, что ответить. Действительно, зачем? Зачем мне нужно что-то еще, если у меня сейчас есть всё, что делает мою жизнь абсолютно счастливой и наполненной смыслом? «У инженера здесь нет будущего» – эта формула, выжженная клеймом в моем сознании, всегда была у меня наготове в качестве ответа. Но действительно ли я так считал или мне это просто внушили? Сейчас я понимаю, что ответ был очевиден, но тогда, произнося бредовые пафосные тосты «за встречу в Бостоне в четверть четвертого», я предпочитал не задумываться об этом. Равно как и о многом другом…